Разговор: Кирилл Козаков, тот самый

Кирилл Козаков — российский актер, звезда театра и кино, имя которого известно практически каждому. Удивительно, что о самом Кирилле мы знаем не так уж много. Актер очень редко дает интервью, не участвует в телешоу и как будто игнорирует правила шоу-бизнеса, где без самопиара — никуда. В Лондоне Козаков примет участие в постановке «Закон исключенного третьего», премьера которой состоится уже в начале июня. Афише Лондон повезло заглянуть за кулисы и поговорить с Кириллом о простом, сложном и главном.

— Кирилл, в интернете о вас очень мало информации, это намеренно?

— Я не вижу в этом смысла. Мне не интересно отвечать на одни и те же вопросы. Хорошо, когда спрашивают что-то такое, над чем можно задуматься.

Мне говорят часто: ну как так, это же твоя профессия, ты должен напоминать как-то себе. Есть люди, которые с этим мастерски справляются, любят и умеют о себе рассказывать. Это не про меня. Я считаю, напоминать нужно работами.

— Вы впервые приехали в Лондон, как впечатления?

— Да, до этого как-то не удавалось здесь побывать, хотя путешествовать я люблю. Давно мечтал приехать, мне многие говорили, что сюда — обязательно надо. Тем более, это театральная Мекка, родина великой драматургии. Все начинается с детства. В 1977 году мой папа (актер и режиссер — Михаил Козаков) приезжал в Великобританию на гастроли в составе труппы Театра на Малой Бронной, привозили «Женитьбу» Эфроса. Выступали, правда, не Лондоне, а в Эдинбурге, на театральном фестивале. Я помню, как он рассказывал: ты знаешь, в понимании того, что такое театр и весь театральный процесс это очень похоже на Москву. Поразительным казалось то, что реакции публики были очень похожи: люди смеялись в тех же самых местах. После этого я всегда мечтал приехать и хотя бы одним глазком посмотреть на то, что и как здесь. И вот, сложилось, я здесь и очень этому счастлив.

— Надолго удалось из Москвы вырваться?

— Да, я уже до самой премьеры пробуду здесь, осталось всего 15 репетиций.

— Это достаточное количество времени?

— По местным меркам — отличное. Но в принципе, когда тебе говорят: «мы делаем спектакль за 20 репетиций» — это…

— Очень сложно?

— Нет, когда интересно — не сложно, сложно, когда не интересно. Но артисты обязательно должны прийти подготовленные, со знанием текста. Нужна грамотная работа режиссера и всего коллектива, надо понять, про что мы эту историю делаем. Вот, собственно, «про что» — это самое главное.

— Спектакль за 20 репетиций — это тенденция времени? В России такое возможно или нет?

— Если говорить о репертуарном театре, то, конечно, нет. Но репертуарный театр — это наследие эпохи. Там если три спектакля в год делается, это уже хорошо. Иногда в репертуарных театрах и по году пьесы репетировали… Подход очень обстоятельный: долго готовятся декорации, на разборы текстов уходят месяцы.

Сейчас времена изменились, ритм жизни совсем другой. Реакции быстрее, занятость у людей возросла. Я работал в репертуарных театрах достаточное количество лет и понял, что ждать у моря погоды… Вот это вот состояние, когда ты идешь, бежишь за режиссером и ловишь каждое его слово — это, конечно, прекрасно, много лет назад только так и было возможно, но повторю, времена сильно изменились. Такого, чтобы прям: — Ух! Хочу вот только с этим человеком работать! — наверное, больше нет. Это было раньше, когда был Анатолий Васильевич Эфрос, когда был театр Товстоногова, когда был театр Любимова, когда режиссура, организация всего процесса принадлежала им, огромным личностям. Глыбы были, глыбы…

— А сейчас?

— И сейчас есть замечательные режиссеры. Насчет глыб не знаю, но хорошие режиссеры есть точно. Вопрос в том, что это отдельные постановки. Не «я иду на Таганку» и понимаю, что там все что угодно будет хорошо, любой спектакль, наугад. А я иду именно на эту конкретную постановку, потому что мой товарищ, мнению которого я доверяю, мне сказал, что нужно это посмотреть. Более и менее удачные работы бывали у всех, но сейчас разброс очень серьезный. Раньше ты все-таки приходил в театр и мог на что-то рассчитывать, что ты что-то почерпнешь для себя: для сердца, для души, для профессии.

рождество

— С чем связаны эти перемены?

— Мельчаем… Моя бабушка, литературный редактор, говорила: мы — осколки той великой литературы, драматургии. Папа говорил: мы — осколки осколков. А я могу сказать, что мы уже песок в этом смысле, к сожалению. Та поэзия, например, которая раньше была. Да, есть хорошие поэты сейчас, конечно же, но их никак нельзя сравнить с Ахматовой, Цветаевой, Мандельштамом, Пастернаком. Единственный, кто рванул и сильно повлиял на великую литературу — это, конечно, Бродский.

Посмотрите, мир стал намного меньше. Раньше нам казалось, что он огромный, а сейчас… Раз, и ты в Лондоне или, например, в Тель-Авиве. Или звонишь по видеосвязи тому, кто на другом конце света. Оказалось, что мир-то малюсенький. С одной стороны — интернет, социальные сети — гениальные изобретения. Но вот это ощущение, когда тебе надо посидеть, подумать, написать письмо от руки… Это дорогого стоит. Я знаю, что как раз в Англии это до сих пор актуально и мне это очень импонирует, вот эти традиции, понимаете?

— Это якоря, которые позволяют не потерять что-то важное среди усиливающегося информационного шума?

— Якоря. У лучших людей это никуда не уходит.

— Как вы приняли решение об участие в постановке «Закон исключенного третьего»?

— Ой, круг узок, знаете… У нас с Ирой (Ирина Иоаннесян — режиссер и продюсер) очень много общих знакомых. Мы пообщались по телефону и уже первый разговор мне очень понравился. Первое, что я заметил, человек конкретен, обстоятелен и точен.

— Для вас эти качества важны?

— С этого все начинается. Нужно уважать время друг друга. В этом смысле мы отлично друг друга поняли.

— А пьеса сама понравилась?

— Понравилась. Я прочел ее, будучи в Москве, задал вопросы. Мне сказали, что пьеса в данном виде — это точка отправления, а в процессе будут моменты, которые мы обсудим. Тема сложная: мы ставим пьесу про людей, которые не могут простить предательство.

— Предательство — основная тема?

— Это такая очень человеческая история… Люди живут вместе 30 лет, ближе нет никого, они договорились, что они вместе. Но жизнь так складывается, что в какой-то момент мы перестаем заботиться о чувствах друг друга, что-то себе позволяем. В длительных отношениях неизбежно наступает момент, когда начинают раздражать какие-то вещи. Например, человек что-то ест все время, что-то в руках крутит, да мало ли что еще… Когда такие эмоции появляются, возникает вопрос, а куда мы вообще плывем? Эти вопросы тоже в порядке вещей, потому что отношения, семья — это работа на весь период жизни, а не забег на короткую дистанцию. Многое можно простить, но вот предательство — это…. На этом все заканчивается. В нашей пьесе поводом для него становится социальная подоплека вокруг героев.

— Вот это вы заинтриговали…

— Конечно! Социальный контекст очень важен, даже в мелочах. Ну как в Москве сейчас, например. Выходишь на улицу — есть еще люди, которые улыбаются, но их все меньше. А вот заходишь в самолет лететь куда-то, и твои же соотечественники, вот эти самые угрюмые люди, они уже там совсем другими становятся. Отношение доброжелательное.

— В каких странах и городах вам хорошо работалось?

— Да мне везде хорошо. Но мне даже не в странах, мне — с конкретными людьми. У меня есть ощущение, что творческие люди — они, в общем, очень похожи.

— Помните свою первую поездку заграницу?

— Мой первый выезд из совка случился в 1991 году, я поздно вырвался. И первая страна, в которую я поехал — Израиль. Отец уже был там, я приехал и не понял, ну какая это заграница? Разговаривают кругом по-русски, реагируют на все абсолютно также. Просто все расслабленные, в майках и шортах, ну и еда какая-то другая, да.

— То есть культурного шока не произошло?

— Вообще. Дальше я начал ездить. Следующий мой выезд был в Париж. Конечно, был какой-то языковой барьер, но тут же все вспомнилось, три класса французской школы, французский в институте. Я вдруг, незаметно для себя, начал разговаривать.

Запомнился случай, когда в Париже ко мне подошел человек, живущий под мостом. Человек был в белоснежном вельветовом костюме, просто поразительно! Он обратился ко мне: месье, не угостите ли вы меня сигаретой? И тут я растаял. Я понимаю, что он на улице живет. И при этом он так галантно это сделал, так достойно и красиво, что тут все что угодно отдашь.

Для понимания страны нельзя оставаться в ней туристом. Нужен проводник, кто-то, кто поможет, покажет. Туристические места тоже надо пройти, но самое важное — это попасть к кому-то в дом, увидеть все изнутри. Еда очень важна домашняя, а не ресторанная. Люди что-то начинают готовить, ты в этом участвуешь, помогаешь, предлагаешь.

— Любите готовить?

— Я не готовлю ничего сверхъестественного. Ну из сложносочиненных блюд могу, пожалуй, сациви приготовить правильный. А вообще для меня нет ничего лучше стейка. Даже средний кусок мяса можно приготовить правильно. Высыпаешь на сковородку соль и мясо впитывает ровно столько, сколько нужно. Да и столько еще нюансов и хитростей!

— Мама хорошо готовит?

— Очень хорошо, хотя времени у нее было совсем мало. Она работала одним из ведущих художников по костюмам на центральном телевидении. Мы виделись только утром и поздно вечером, за мной приглядывала старшая сестра. Мне повезло, в 17 у меня уже появилась своя квартира, для 80-х это было что-то невероятное. Не обошлось без тусовок — все было, но прошло, надоело, я быстро все понял. Тем не менее, жизнь заставила следить за квартирой, за едой, я довольно рано стал самостоятельным.

— Что для вас важно, чтобы чувствовать себя комфортно?

— Я — минималист. Дома у меня есть шкафы с книгами, книги я предпочитаю читать в классическом варианте, не в электронном. Кроме этого, у меня есть стол, за которым я ем, ноутбук для работы и диван. Все. Ну есть еще гардеробная комната, где одежда, и спальня, где кровать.

— Это для вас способ убрать лишний информационный шум?

— Не надо мне все это, да. Я люблю посидеть, подумать, чтобы ничего не отвлекало.

Когда я был юн, у меня была история взаимоотношений с одной очень хорошей девушкой. Мы решили жить вместе. Но она хотела привнести в мой минималистичный интерьер что-то свое.

— Девушкам это свойственно…

— Естественно! И я даже был согласен. Но дело в том, что она долгое время жила в Марокко. Тут-то я и понял, что яркие цвета прекрасны, но я физически не могу в этом находиться, не могу отдыхать. Я отчасти консерватор, наверное.

— К проектам, в которых вы участвуете, вы также внимательно относитесь? Прислушиваетесь к себе или идете иногда на компромиссы?

— Всякое бывает, и я никогда никого за компромиссы не осуждаю, каждый сам для себя решает. Жизнь очень сложная, ты не залезешь в мозги человеку: в каких обстоятельствах он находится, что именно его к этому сподвигло. Но всему есть предел. Нельзя постоянно идти с собой на компромиссы, особенно если ты творческий человек, ты просто сгоришь. Если ты понимаешь, что этот материал — блажь и конъюнктура, в этом участвовать нельзя. Бывает, когда понять сложно: вроде что-то в этом есть, но картинка не сходится. Вот для этого есть режиссер, он все такие моменты декодирует. Но самое важное для артиста, это желание, его «хочу» в рамках участия в этой пьесе, в проекте. И вот это «хочу» возникает, увы, не так часто, потому что при, казалось бы, обильном количестве драматургов, хорошего материала мало. Для меня это необходимое условие.

— Что на наличие такого «хочу» влияет?

— Для кого-то очень важен результат: аплодисменты или отзывы критиков, например. Это и правда приятно. Но мне гораздо интереснее процесс. В процессе работы над пьесой «Закон исключенного третьего» я отвечаю для себя на определенный вопросы, как это будут впоследствии делать и зрители, которые придут на спектакль. В этом случае мне не нужно ничего из себя насильно выжимать, мой интерес — естественный, я получаю удовольствие и верю в результат.

Беседовала Елизавета Давыдова

Увидеть спектакль можно 8-9 июня (на русском с английскими субтитрами)

Билеты